Взвились кострами?

Я родился 19  мая. В  год, когда пионерской организации исполнилось 48  лет. И  потому красный галстук на мне повязан навечно. «Рioneer forever», — ​стебался я  сам над собой по молодости лет. Тогда еще не понимая, что в  главном лозунге моего поколения: «Бороться и  искать, найти и  не сдаваться!» — ​заключена для меня печать судьбы…

Меня принимали в  пионеры 19  мая 1979  года. Второй класс. Саранская школа № 20. Нагнетание торжественности началось задолго до знаменательной даты. Давили на успеваемость («Чернавин, с  твоими тройками не в  пионеры пойдешь, а  улицы мести!»). Следили, чтобы клятву и  постулаты кодекса пионерской чести зазубривал назубок. И,  конечно, учили правильно завязывать галстук. Алый лоскут следовало тщательно отгладить утюгом (нагрев тот не больше чем на первой точке. Если раскалишь горячее, получишь на синтетическом шелке сморщенный оттиск, гадко воняющий паленым!). А  потом перед зеркалом начиналась моя медленная пытка. Проклятый узел никак не хотел собираться правильно!

…В то утро в  набитом до отказа актовом зале было душно и  жарко. В  огромные окна щедро лилось весеннее солнце. Я,  только-только отболевший очередным четырехнедельным ОРЗ, прямо-таки изнемогал, стоя в  строю таких же десятилеток, застывших в  проходе между креслами. А  на сцене торжественные речи сменяли одна другую. Говорили директор и  завуч, представитель роно и  ветеран-фронтовик, кто-то от комсомольской организации, кто-то от пионерской. Не сдерживала слезы умиления чья-то родительница. Потом читались стихи, хором пелись песни. На исходе часа я  чувствовал, что белоснежная моя рубаха, насквозь пропитанная потом, намертво прилипла к  телу.

И вот наконец-то раздалась долгожданная барабанная дробь, затрубили горны и  нас организованной колонной повели на сцену. Под патетическую музыку наши шефы — ​ребята постарше года на три — ​также поднялись гуськом к  нам. Каждый из них нес свисающий с  полусогнутой руки алый треугольник. Наши галстуки!

Помню, как передо мной встала высокая девочка. И,  заметно волнуясь, стала повязывать мне алый шелк. Помню острую боль: булавка пионерского значка, неумело пристегиваемого ею к  рубашке, впилась мне в  кожу. Дальше — ​все!

Следующая картинка из памяти: белый потолок школьного медпункта. Острая боль в  затылке от огромной (почему-то очень мягкой на ощупь) шишки, резкий запах нашатыря и  полные тревоги лица медсестры и  моей первой учительницы Валентины Дмитриевны, суетившихся вокруг кушетки со мной. «Ну, слава Богу, очнулся. Думала уже скорую вызывать…»

…Заваливаясь назад, я  с  размаху шмякнулся затылком о  громоздкий бюст Владимир Ильича, установленный в  глубине сцены. К  счастью, без особых для себя последствий. Ленин тоже не пострадал. Обидно было даже не из-за того, что рухнул в  обморок на глазах у  всей школы. Жаль было потраченных сил на заучивание пионерской клятвы: «…вступая в  ряды Всесоюзной пионерской организации имени Владимира Ильича Ленина, перед лицом своих товарищей торжественно клянусь…». Так я  и  стал пионером, не присягнув никому на верность.

В те далекие уже годы в  стране было принято проводить торжественные массовые собрания по любому мало-мальскому поводу. А  тут — ​очередное завершение очередной битвы за урожай! Осень. Саранск. Дворец культуры профсоюзов. Тысячеместный главный зал Мордовской АССР. И  какое же торжество могло тогда обойтись без отрепетированного детского задора, без отработанного по раз и  навсегда утвержденной схеме пионерского приветствия? «…Дорогие товарищи, нас пришли приветствовать юные пионэры!..» Барабанная дробь. Фанфары горнов. Топот дружной поступи сотен ног.

…Свое участие в  том мероприятии мы репетировали долго. Входили вымуштрованным строем в  зал, застывая между рядами. Слаженным хором повторяли требуемые слова стихов, бесконечным потоком льющихся со сцены: «За то, что ты в  моей судьбе, спасибо, партия, тебе!!!» Звонко кричали речевки. Отработанными движениями рук делали заученные пассы. Всем процессом руководила молодая комсомольская начальница из местных, за зычный скрипучий голос и  резкую решительность сразу окрещенная нами Фельдфебелем (она и  сегодня успешно реализует себя в  структурах мордовской власти, так что время называть имена пока не настало).

К генеральному прогону готовящегося концерта мы наконец-то поняли, для чего нас так старательно натаскивали ритмично махать поднятыми кверху руками. Накануне (концерт принимала высокопоставленная комиссия!) каждому из нас вручили по три лакированных (самых настоящих!) пшеничных колоска. Именно этими жиденькими снопиками мы и  должны были имитировать зерновое изобилие нашей Родины. Но дети есть дети. Ожидая своей очереди для вхождения в  зал (а  процедура, начавшись с  утра, продолжалась уже не один час, и  никто при этом не озаботился детям чайку налить, бутерброд или пирожное предложить), мы, естественно, разозорничались в  просторном фойе ДКП. И  как-то так само собой получилось, что в  урочный час, застыв в  прогалах партера с  поднятыми руками в  общем со всеми строю, я  держал уже не снопы с  налитым зерном, а  жалкие пучки соломы.

«Так, всем стоп!» — ​рявкнула со сцены Фельдфебель, разом оборвав бравурный ритм концерта. И,  подобно боулинговому шару, раскидывающему безвольные кегли, ринулась сквозь оробевших пионеров через весь зал прямиком ко мне. «Это что такое?» — ​проскрежетала она, прожигая меня взглядом буквально насквозь. Выхватив жухлые стебли, победно подняла над готовой. «Ты!!! ТЫ знаешь, что натворил?!! ТЫ!!! УНИЧТОЖИЛ!!! ХЛЕБ!!!» И  с  криком: «Вон отсюда, немедленно!» — ​она наотмашь этими стеблями хлестанула мне по физиономии.

Сейчас, уже в  который раз переживая тот случай, я  вполне допускаю, что комсомолка (увидев рассеченную до крови мою личность) поняла, что в  раже гнева своего явно переусердствовала. Тогда же времени об этом всем думать у  меня не было совсем: перепачканный кровью и  слезами, полный боли, страха и  стыда, я  с  ревом кинулся из зала. Бежал домой так (благо расстояние всего в  один квартал), что даже забыл во дворце верхнюю одежду. Уже не помню, получил ли я  обратно свою куртку с  шапкой. Не помню, как закончилась вся эта история. Кажется — ​ничем. Но вот что помню точно: в  торжественных концертах я  участвовать в  дальнейшем отнюдь не перестал!

Саранский дворец пионеров на Грузинской в  1980-е был эпицентром детской жизни. Каких там только кружков и  секций не водилось! В  спортзале я  пытался заниматься самбо. Да-да! Мне мои домашние для этого в  ателье даже пошили специальную белую куртку с  нездешним именем кимоно, вольно запахивающуюся и  фиксируемую длиннющим поясом. Правда, я  больше старался не тренера слушать, а  с  любопытством изучал дворцовые закоулки спортивного крыла. «Сенсей» за недисциплинированность пару раз отправлял меня домой. Ну а  карьера моя на татами завершилась, не начавшись, после того как я  что-то у  себя растянул, неудачно брошенный (а  скорее, попросту подтолкнутый) противником по спаррингу.

…Над прудом в  детском парке целыми днями парили воздушные змеи, планеры и  авиамодели, изготовляемые самими пионерами. Но главными событиями в  жизни этого сосредоточия детского счастья всегда были смотры школьной художественной самодеятельности. Проводились они по весне в  тамошнем актовом зале. И  страсти за первенство в  тех ристалищах разгорались совсем не шуточные.

Режиссировали гала-концерт, всегда 19  мая ставивший точку (нет, лучше сказать — ​восклицательный знак) в  тех мероприятиях, люди легендарные: Алексей Рубцов и  Игорь Винтин. Оба неимоверно творческие, креативные, они из каждого, в  сущности, очень стандартного действа умудрялись раскрутить целую феерию! Очень тщательно отбирали номера, продумывали каждый эпизод постановки. А  так как сами были тогда очень молоды, азартны и,  безусловно, довольны тем, чем занимаются, участвовать в  их затеях нам, недорослям, было большой радостью!

Я часто отбирался «на финал». Читал стихи. Как правило, что-то пафосное в  кульминационный момент концерта. Чувствуя ответственность, конечно, всегда волновался очень! Вот и  в  тот раз, стоя в  кулисах, нервно подпирал спиной стену и  в  сотый раз прогонял в  уме великие строки Константина Симонова: «Тот самый длинный день в  году…». Рядом суетилась моя классная руководительница, волновавшаяся ничуть не меньше. «Чернавин, ты уж соберись. Ты уж не подведи. На тебя смотрит вся школа…» — ​без конца тараторила Нина Ивановна. В  урочный час я  вышел в  свет рампы и  перед прочувствованно притихшим залом прочитал все, как нужно:

…А к  мертвым, выправив билет,

Все едет кто-нибудь из близких,

И время добавляет в  списки

Еще кого-то, кого нет…

И ставит,

ставит

обелиски…

Поклон под вполне ожидаемые бурные аплодисменты, разворот и  движение в  сторону кулис. И  тут я  слышу, что гром оваций позади меня сменяется все нарастающим хохотом. Зайдя за занавес, буквально натыкаюсь на донельзя пунцовую «Нинушку». «Как ты смел все испортить?!» — ​взвизгнула она и  влепила мне хлесткую затрещину…

Только после я  понял, что стена, в  которой я  искал себе опору, была накануне покрашена мелом (дворец всегда серьезно готовился ко Дню пионерии) и  весь тыл моего темно-синего форменного пиджака оказался измазан этой светло-желтой побелкой…

Ну а  как не вспомнить о  самом почетном поручении, выполняемом всеми пионерами Саранска (да  и всего Советского Союза)? Торжественная вахта у  Вечного огня. Пост номер один! Стояла там в  понедельном графике каждая школа города. В  караул отбирались только лучшие старшеклассники — ​отличники, активисты, гордость учебного заведения. Впрочем, положа руку на сердце, стоит признать: на критерии эти смотрели чаще всего сквозь пальцы, ведь наполняемость караула тоже должна была соблюдаться. Конечно, если речь шла про обычные будни. К  праздничным датам на Пост выставляли действительно лучших из лучших.

В ту памятную неделю, о  которой пойдет речь, зима-матушка решила лютовать по-серьезному. Ветер, мороз, малоснежие. Словом, весь февральский комплект в  наличии. Но, несмотря на погодные условия, Пост решили не отменять, а  лишь более частить смены. Единовременно у  Огня выставлялось четверо оснащенных зимней экипировкой: бушлаты, шапки, перчатки, сапоги. Девочкам, стоявшим в  переднем ряду, везло больше — ​они были поближе к  пламени. Им хотя бы отчасти перепадало немного тепла. А  вот парням, застывшим под самой стелой на ветру, да еще и  с  автоматами наперевес, доставалось холода вдоволь.

Грелись мы в  цоколе бывшей городской тюрьмы. Старинное здание разместилось рядом с  монументом. Толстенные стены, видевшие на своем веку немало людских страданий, равнодушно воспринимали содрогание наших стылых тел, прилипших к  раскаленным трубам отопления. Но были в  этой почетной миссии и  приятные моменты. Обедать (а  вахта длилась весь рабочий день) нас водили через площадь в  ресторан «Национальный». Я  впервые тогда вкусил гастрономического разнообразия мордовской кухни. Все эти селянки в  горшочке, котлеты с  картофельной начинкой (и  невыговариваемым названием) и,  конечно, «Медвежья лапа» распробованы мною были именно в  ту пору.

Чтобы как-то скрасить наш досуг, школьный военрук Евгенич натаскал к  нам в  тюремный цоколь всякого учебного оружия. И  мы дни напролет собирали и  разбирали АКМ, гранаты и  прочее бойцовское снаряжение. К  слову сказать, полученные именно тогда навыки здорово пригодились мне годами позже во время срочной армейской службы — ​в  войсковой учебке на этих сборках-разборках сержанты гоняли нас нещадно.

…Но, как бы то ни было, зима давала о  себе знать. Каждый день из нашей вахтовой команды с  простудными заболеваниями выбывало два-три, а  иной раз и  четыре «бойца». Их сменяли резервисты из параллельного класса. Но тенденция только усугублялась. В  конце концов, после честно отбытых там дней пяти, под выходные, из строя выбыл и  я. Провалялся с  температурой и  обычными для меня осложнениями две, а  может, и  три недели. И  только вернувшись на уроки, узнал, что болезни и  мороз скосили тогда оба наших класса полностью. Да… Отдавать свой гражданский и  патриотический долг всегда непросто…

Но что-то я  все о  грустном да печальном. А  ведь было в  моем пионерском детстве и  много радостного! Эта радость называлась кратко: КАНИКУЛЫ!!! А  вместе с  ними — ​возможность выехать в  пионерский лагерь. К  сожалению, так сложилось, что из местных лагерей я  бывал только в  «Зеленой роще» и  «Веселом городке» (хотя по слухам знал, что в  Мордовии было много хороших баз пионерского отдыха). Где это, сегодня хорошо знает каждый пациент саранских наркологических лечебниц. А  во времена моего детства эти места были полны летнего веселья.

Но что такое «зеленка» по сравнению с  лагерями Подмосковья! Мне доводилось в  них бывать. И  те смены становились для меня — ​именинами сердца! Дело даже не в  бытовых условиях. Какой затейливый, яркий был там отдых! Во всевозможных кружках (выжигания, чеканки, резьбы по дереву и  выпиливания лобзиком, паяния радиодеталек, конструирования всякого из всякого, шахматный и  настольного тенниса, ну и,  конечно, театральный) я  приобрел массу полезных навыков, служащих мне добрую службу и  сегодня. А  в  конце смены всегда устраивался большой турнир, где все сделанные тобой поделки можно было обменять на купоны и  получить на них кучу вкусностей.

А как забыть «маёвки»? Лагерь разделялся на две команды — ​«борцов-революционеров» и  «жандармов». Я  чаще оказывался в  числе первых. Поздним вечером мы с  вожатыми отправлялись в  раскинувшиеся вокруг леса и  намечали секретные маршруты, по которым тайно в  день проведения маевки должны добраться до главной поляны. На деревья вязались ленточки, ставились секретные указатели. Я  свято верил, что по тем только мне ведомым тропам обязательно доберусь до штабного шалаша… Увы. Расставленные вешки добром не служили: меня всегда ловили.

…А пылающее зарево прощального костра? Сколько прекрасных песен было спето дружным хором в  его таинственных отсветах! Сколько было тогда принесено клятв в  вечной и  нерушимой дружбе! Где-то вы теперь, мои друзья пионерской поры?..

Но самым памятным в  тех лагерных сменах для меня навсегда останутся вечерние танцы. Слово «дискотека» тогда только-только входило в  обиход. И  каждую из них я  помню! Странное дело, при всей своей публичности танцевать со всеми вместе я  стеснялся. И  превозмогал нерешительность, только когда звучало долгожданное: «А  сейчас — ​медленный танец». Свет тускнел (как правило, на площадке оставался только один прожектор). И  вступал со своим заунывьем Юрий Антонов, а  еще лучше, если бешено тогда всеми любимый Джо Дассен. И  ты, холодея от ужаса, подходишь к  девочке, которая тебе страх как нравится, и  как бы равнодушно и  вскользь бросаешь: «Ну, чё? Пойдем — ​потанцуем?..» И  в  возникшей обязательной паузе проносится вся твоя коротенькая жизнь, потому что понимаешь, что если откажет — ​ты вот прямо здесь сейчас и  умрешь!

Но она соглашается!!! И,  взяв ее за руку, ведешь непременно в  центр танцпола, потому что настоящий пацан не должен жаться где-то по краям! И,  встав перед ней, чувствуешь, как ее руки ложатся на твои сразу распрямляющиеся плечи. И  тогда потными от волнения, горячими ладошками приобнимешь ее за талию. О, этот миг жаркого счастья! О, эта максимальная концентрация чувств!.. Звучит прекрасная музыка. Купаясь в  ее звуках, вы неуклюже топчетесь в  некоем подобии вращения. Молча. Обязательно глядя мимо друг друга. И  каждой клеткой своих ладоней сквозь тонкие барьеры ткани ты чувствуешь ее живое, теплое, нежное тело. Практически В  ТВОИХ ОБЪЯТЬЯХ! На расстоянии нарочито вытянутых рук. И  сила неимоверная влечет тебя к  ней. Сила, которой ты противостоять вообще не можешь! И  тут сквозь музыку и  сладкий морок до тебя доносится: «Сережа! Сергей! Соблюдай пионерскую дистанцию!!!»

…Что остается нам от тех времен, где «взвились кострами синие ночи»? Разве что традиция в  конце каждой лагерной смены расписываться на галстуках. От этих поблекших со временем автографов и  сегодня веет теплом, чистотой и  наивностью. Которых мне так часто сейчас не хватает… Потому-то эти артефакты детства я  храню всю свою жизнь. Только  б вспомнить еще — ​где?..